Роберт Льюис Стивенсон

ВЕРЕСКОВЫЙ МЕД
пер. С.Маршака

Из вереска напиток
Забыт давным-давно,
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.

В котлах его варили
И пили всей семьей
Малютки-медовары
В пещерах под землей.

Пришел король шотландский
Безжалостный к врагам.
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.

На вересковом поле
На поле боевом
Лежал живой на мертвом
И мертвый на живом.

Лето в стране настало,
Вереск опять цветет,
Но некому готовить
Вересковый мед.

В своих могилах тесных
В горах родной земли
Малютки-медовары
Приют себе нашли.

Король по склону едет
Над морем на коне,
А рядом реют чайки
С дорогой на равне.

Король глядит угрюмо
И думает: "Кругом
Цветет медовый вереск,
А меда мы не пьем."

Но вот его вассалы
Заметили двоих -
Последних медоваров,
Оставшихся в живых.

Вышли они из-под камня,
Щурясь на белый свет, -
Старый горбатый карлик
И мальчик пятнадцати лет.

К берегу моря крутому
Их привели на допрос,
Но никто из пленных
Слова не произнес.

Сидел король шотландский
Не шевелясь в седле,
А маленькие люди
Стояли на земле.

Гневно король промолвил:
- Плетка обоих ждет,
Если не скажете, черти,
Как вы готовите мед!

Сын и отец смолчали,
Стоя у края скалы.
Вереск шумел над ними,
В море катились валы.

И вдруг голосок раздался:
- Слушай, шотландский король,
Поговорить с тобою
С глазу на глаз позволь.

Старость боится смерти,
Жизнь я изменой куплю,
Выдам заветную тайну,-
Карлик сказал королю.

Голос его воробьиный
Резко и четко звучал.
- Тайну давно бы я выдал,
Если бы сын не мешал.

Мальчику жизни не жалко,
Гибель ему нипочем.
Мне продавать свою совесть
Совестно будет при нем.

Пусть его крепко свяжут
И бросят в пучину вод
И я научу шотландцев
Готовить старинный мед.

Сильный шотландский воин
Мальчика крепко связал
И бросил в открытое море
С прибрежных отвесных скал.

Волны над ним сомкнулись,
Замер последний крик.
И эхом ему ответил
С обрыва отец-старик:

- Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды,
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.

А мне костер не страшен,
Пусть со мною умрет
Моя святая тайна,
Мой вересковый мед.

Нат - плантатор


А это - его конь

ЗАМОК СМАЛЬГОЛЬМ ИЛИ ИВАНОВ ВЕЧЕР

До рассвета поднявшись, коня оседлал
Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
Он коня, торопясь в Бротерстон.

Не с могучим Боклю совокупно спешил
На военное дело барон;
Не в кровавом бою переведаться мнил
За Шотландию с Англией он;

Но в железной броне он сидит на коне;
Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом; и топор за седлом
Укреплен двадцатифунтовой.

Через три дни домой возвратился барон,
Отуманен и бледен лицом;
Через силу и конь, опенен, запылен,
Под тяжелым ступал седоком.

Анкрамморския битвы барон не видал,
Где потоками кровь их лилась,
Где на Эверса грозно Боклю напирал,
Где за родину бился Дуглас;

Но железный шелом был иссечен на нем,
Был изрублен и панцирь и щит,
Был недавнею кровью топор за седлом,
Но не английской кровью покрыт.

Соскочив у часовни с коня за стеной,
Притаяся в кустах, он стоял;
И три раза он свистнул-и паж молодой
На условленный свист прибежал.

"Подойди, мой малютка, мой паж молодой,
И присядь на колена мои;
Ты младенец, но ты откровенен душой,
И слова непритворны твои.

Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;
Мне теперь ты всю правду скажи:
Что заметил? Что было с твоей госпожой?
И кто был у твоей госпожи?"

"Госпожа по ночам к отдаленным скалам,
Где маяк, приходила тайком
(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам
Не прокрасться во мраке ночном).

И на первую ночь непогода была,
И без умолку филин кричал;
И она в непогоду ночную пошла
На вершину пустынную скал.

Тихомолком подкрался я к ней в темноте;
И сидела одна-я узрел;
Не стоял часовой на пустой высоте;
Одиноко маяк пламенел.

На другую же ночь-я за ней по следам
На вершину опять побежал,
- О творец, у огня одинокого там
Мне неведомый рыцарь стоял.

Подпершися мечом, он стоял пред огнем,
И беседовал долго он с ней;
Но под шумным дождем, но при ветре ночном
Я расслушать не мог их речей

И последняя ночь безненастна была.
И порывистый ветер молчал;
И к маяку она на свиданье пошла;
У маяка уж рыцарь стоял.

И сказала (я слышал): "В полуночный час,
Перед светлым Ивановым днем,
Приходи ты; мой муж не опасен для нас;
Он теперь на свиданье ином;

Он с могучим Боклю ополчился теперь;
Он в сраженье забыл про меня-
И тайком отопру я для милого дверь
Накануне Иванова дня".

"Я не властен прийти, я не должен прийти,
Я не смею прийти (был ответ);
Пред Ивановым днем одиноким путем
Я пойду... мне товарища нет".

"О, сомнение прочь! безмятежная ночь
Пред великим Ивановым днем
И тиха и темна, и свиданьям она
Благосклонна в молчанье своем.

Я собак привяжу, часовых уложу,
Я крыльцо пересыплю травой,
И в приюте моем, пред Ивановым днем,
Безопасен ты будешь со мной".

"Пусть собака молчит, часовой не трубит,
И трава не слышна под ногой,
Но священник есть там; он не спит по ночам:
Он приход мой узнает ночной".

"Он уйдет к той поре: в монастырь на горе
Панихиду он позван служить:
Кто-то был умерщвлен; по душе его он
Будет три дни поминки творить".

Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,
Он ужасен стоял при огне.
"Пусть о том, кто убит, он поминки творит:
То, быть может, поминки по мне.

Но полуночный час благосклонен для нас:
Я приду под защитою мглы".
Он сказал... и она... я смотрю... уж одна
У маяка пустынной скалы".

И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,
И кипел, и горел, и сверкал.
Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?
Он, клянусь небесами, пропал!"

"Показалося мне при блестящем огне:
Был шелом с соколиным пером,
И палаш боевой на цепи золотой,
Три звезды на щите голубом".

"Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;
Сей полуночный мрачный пришлец
Был не властен прийти: он убит на пути;
Он в могилу зарыт, он мертвец".

"Нет! не чудилось мне: я стоял при огне
И увидел, услышал я сам,
Как его обняла, как его назвала:
То был рыцарь Ричард Кольдингам".

И Смальгольмский барон, изумлен, поражен,
И хладел, и бледнел, и дрожал.
"Нет! в могиле покой; он лежит под землей.
Ты неправду мне, паж мой, сказал.

Где бежит и шумит меж утесами Твид.
Где подъемлется мрачный Эльдон.
Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам
Потаенным врагом умерщвлен.

Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд;
Оглушен был ты бурей ночной;
Уж три ночи, три дня, как поминки творят
Чернецы за его упокой".

Он идет в ворота, он уже на крыльце,
Он взошел по крутым ступеням
На площадку, и видит: с печалью в лице,
Одиноко-унылая, там

Молодая жена - и тиха, и бледна,
И в мечтании грустном глядит
На поля, небеса, на Мертонски леса,
На прозрачно бегущую Твид.

"Я с тобою опять, молодая жена".-
"В добрый час, благородный барон.
Что расскажешь ты мне? Решена ли война?
Поразил ли Боклю иль сражен?"

"Англичанин разбит: англичанин бежит
С Анкрамморских кровавых полей:
И Боклю наблюдать мне маяк мой велит
И беречься недобрых гостей".

При ответе таком изменилась лицом
И ни слова... ни слова и он;
И пошла в свой покой с наклоненной главой,
И за нею суровый барон.

Ночь покойна была, но заснуть не дала.
Он вздыхал, он с собой говорил:
"Не пробудится он; не подымется он;
Мертвецы не встают из могил".

Уж заря занялась; был таинственный час
Меж рассветом и утренней тьмой;
И глубоким он сном пред Ивановым днем
Вдруг заснул близ жены молодой.

Не спалося лишь ей, не смыкала очей...
И бродящим, открытым очам,
При лампадном огне, в шишаке и броне
Вдруг явился Ричард Кольдингам.

"Воротись, удалися",-она говорит.
"Я к свиданью тобой приглашен;
Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит,
Не страшись, не услышит нас он.

Я во мраке ночном потаенным врагом
На дороге изменой убит;
Уж три ночи, три дня, как монахи меня
Поминают-и труп мой зарыт.

Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!
И ужасный теперь ему сон!
И надолго во мгле на пустынной скале,
Где маяк, я бродить осужден;

Где видалися мы под защитою тьмы,
Там скитаюсь теперь мертвецом;
И сюда с высоты не сошел бы... но ты
Заклинала Ивановым днем".

Содрогнулась она и, смятенья полна,
Вопросила: "Но что же с тобой?
Дай один мне ответ-ты спасен ли иль нет?.. "
Он печально потряс головой.

"Выкупается кровью пролитая кровь,-
То убийце скажи моему.
Беззаконную небо карает любовь,-
Ты сама будь свидетель тому".

Он тяжелого шуйцей коснулся стола;
Ей десницею руку пожал-
И десница как острое пламя была,
И по членам огонь пробежал.

И печать роковая в столе вожжена:
Отразилися пальцы на нем;
На руке ж - но таинственно руку она
Закрывала с тех пор полотном.

Есть монахиня в древних Драйбургских стенах;
И грустна и на свет не глядит;
Есть в Мельроэской обители мрачный монах:
И дичится людей и молчит.

Сей монах молчаливый и мрачный - кто он?
Та монахиня - кто же она? То убийца, суровый
Смальгольмский барон;
То его молодая жена.
В. Скотт (в переводе В. А. Жуковского)

перевожу с немецкого сейчас, вспомнилось:

"ICH GROLLE NICHT..."

"Ich grolle nicht..." Глубокий вздох органа,
Стрельчатый строй раскатов и пилястр.
"Ich grolle nicht..." Пылающий, как рана,
Сквозистый диск и увяданье астр.

"Ich grolle nicht..." Ответный рокот хора
И бледный лоб, склоненный под фатой...
Как хорошо, что я в углу собора
Стою один, с колоннами слитой!

Былых обид проходит призрак мимо.
Я не хочу, чтоб ты была грустна.
Мне легче жить в пыли лучей и дыма,
Пока плывет органная волна.

Виновна ль ты, что все твое сиянье,
Лазурный камень сердца твоего,
Я создал сам, как в вихре мирозданья
В легенде создан мир из ничего?

Зовет меня простор зеленоглазый,
И, если нам с тобой не по пути,
Прощай, прощай! Малиновки и вязы
Еще живут - и есть, куда идти!

Живут жасмин и молодость на Рейне,
Цвети и ты обманом снов своих,-
А мне орган - брат Шумана и Гейне -
Широк, как мир, гремит: "Ich grolle nicht"..

Всеволод Рождественский.

Баллада о борьбе

Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от детских своих катастроф.
Детям вечно досаден
Их возраст и быт –
И дрались мы до ссадин,
До смертных обид.
Но одежды латали
Нам матери в срок,
Мы же книги глотали,
Пьянея от строк.
Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фраз,
И кружил наши головы запах борьбы,
Со страниц пожелтевших слетая на нас.
И пытались постичь –
Мы, не знавшие войн,
За воинственный клич
Принимавшие вой, –
Тайну слова «приказ»,
Назначенье границ,
Смысл атаки и лязг
Боевых колесниц.
А в кипящих котлах прежних боен и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов!
Мы на роли предателей, трусов, иуд
В детских играх своих назначали врагов.
И злодея следам
Не давали остыть,
И прекраснейших дам
Обещали любить;
И друзей успокоив,
И ближних любя,
Мы на роли героев
Вводили себя.
Только в грёзы нельзя насовсем убежать:
Краткий век у забав – столько боли вокруг!
Попытайся ладони у мёртвых разжать
И оружье принять из натруженных рук.
Испытай, завладев
Ещё тёплым мечом
И доспехи надев, –
Что почём, что почём!
Разберись, кто ты – трус
Иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус
Настоящей борьбы.
И когда рядом рухнет израненный друг,
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
Оттого, что убили его – не тебя, –
Ты поймёшь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забрал –
Это смерти оскал! –
Ложь и зло, – погляди,
Как их лица грубы,
И всегда позади –
Вороньё и гробы!
Если путь прорубая отцовским мечом
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал что почём, –
Значит, нужные книги ты в жизни читал!
Если мяса с ножа
Ты не ел ни куска,
Если руки сложа
Наблюдал свысока
И в борьбу не вступил
С подлецом, с палачом –
Значит, в жизни ты был
Ни при чём, ни при чём!

В. Высоцкий.

А вот со стихами Рождественского я как-то совсем почти незнакома. Спасибо за стихотворение!

Поселянин и Змея

Эзоп нам говорит в своем повествованьи
О Поселянине одном,
Который добротой и чувством состраданья
Был наделен щедрее, чем умом.
Зимою, обходя вокруг своих владений,
Окоченелую дрожащую Змею,
Полузамерзшую, он видит на краю
Дороги брошенной: лишь несколько мгновений
Ей остается жить. Не думая о том,
Какое ждет его за это воздаянье,
Продрогшую Змею к себе несет он в дом,
И, положив ее пред очагом,
Употребляет все старанья,
Чтоб оживить ее и ей вернуть дыханье.
Но под влиянием тепла
Едва в себя она пришла,
Как пробудилась в ней и злоба с жизнью вместе.
Свист испустив, Змея на месте
Вдруг изгибается кольцом
И на того бросается коварно,
Кто благодетелем, спасителем, отцом
Был для нее. «За все неблагодарна,
Вот как ты платишь мне! Умри!» —
Воскликнул он, по праву возмущенный.
Топор занес он заостренный —
И из одной Змеи мгновенно сделал три
Двумя ударами: хвост, голову и тело.
Напрасно ползает разрубленный червяк —
Срастись не может он никак.
Быть милосердным без предела,
Конечно, следует; но весь вопрос: к кому?
Неблагодарному помочь — плохое дело:
Погибель суждёна в конце концов ему.

Жан де Лафонтен
Перевод О. Чуминой.

Еще есть перевод последней фразы, немного более благозвучный, на мой взгляд.

Милосердие – это добродетель, но нет смысла быть милосердным к тем, кто не способен понять его и своей неблагодарностью решает свою собственную судьбу.

Хорошая басня, и очень жизненная!

Бывает друг, сказал Соломон,
Который больше, чем брат.
Но прежде, чем встретится в жизни он,
Ты ошибешься стократ.
Девяносто девять в твоей душе
Узрят лишь собственный грех.
И только сотый рядом с тобой
Встанет — один против всех.

Ни обольщением, ни мольбой
Друга не приобрести;
Девяносто девять пойдут за тобой,
Покуда им по пути,
Пока им светит слава твоя,
Твоя удача влечет.
И только сотый тебя спасти
Бросится в водоворот.

И будут для друга настежь всегда
Твой кошелек и дом,
И можно ему сказать без стыда,
О чем говорят с трудом.
Девяносто девять станут темнить,
Гадая о барыше.
И только сотый скажет, как есть,
Что у него на душе.

Вы оба знаете, как порой
Слепая верность нужна;
И друг встает за тебя горой,
Не спрашивая, чья вина.
Девяносто девять, заслыша гром,
В кусты убечь норовят.
И только сотый пойдет за тобой
На виселицу — и в ад!

Редьярд Киплинг
я посты чуть позже напишу - день ужасный(

Хорошее стихотворение Киплинга. И тоже в тему. Например, в тему странных отношений между Натом и Фланнаганом.