Элмар мало чего боялся в жизни, но сейчас в его душе шевелился страх. Впервые почти за тридцать лет жизни он оказался в ситуации, когда помощи ждать неоткуда. Всегда за его спиной был дом, друзья, боевые товарищи. Были, а сейчас их нет. Что бы ни произошло здесь, в тюрьме военной полиции янки, полагаться надо только на себя. Даже с отцом и братьями у Элмара было оговорённое заранее соглашение: если он попадётся, его семья ничего не должна предпринимать. Выбираться будет его личное дело. Нельзя подставлять семью. Вот только когда Эл обсуждал с отцом, что делать в подобном случае, в глубине души он верил, что не попадётся, и их соглашение останется лишь чем-то условным, даже ненужным. Эл был самоуверен, и сейчас эта его самоуверенность пошла трещинами и готова была рассыпаться на мелкие осколки. Но Элмар Сайбер не был бы Элмаром Сайбером, если бы его так легко было запугать и лишить воли.

Глядя в лицо янки, Эл снова подумал о матери. И почему-то мысль о ней заставила Элмара успокоиться, придала силы. Женщины его рода всегда гордились своими мужчинами, потому что мужчины в его роду никогда не были предателями и слабаками. Поддержка и любовь женщин не даст ему падать духом.

- Скажи, лейтенант, твоя мама тебя любила? - спросил Элмар живо, понимая, что, скорее всего получит в ответ зуботычину. Но почему-то ему стало жаль этого янки, который наверняка не в состоянии постичь, что есть вещи более сильные, и более важные, чем ненависть или желание одержать верх над врагом.

Янки в ответ, действительно, отвесил Элмару подзатыльник. К сожалению, натура у Стенли была довольно грубой и далеко не склонной к обдумыванию собственной души и уж тем более не склонной к обсуждению ее с арестантами. Однако кое-что он всё же сказал:

- Я своей матери не знаю, - признался Френсис без особых эмоций и посоветовал арестанту, - но ты-то свою знаешь. Подумай лучше о ней.

Мерзавец-лейтенант, конечно, понимал, что ему приказано далеко не разговаривать с проклятым Сайбером, но всё же не предложить задержанному всё рассказать по доброй воле, он не мог.

- Ты ведь понимаешь, что тебя сейчас будут очень сильно бить, южанин, - откровенно сказал Стенли, слегка опершись плечом о холодную стену камеры, - может, сразу во всем сознаешься? Тогда твоей матери не придется плакать.

- Может, мне вам помочь, сэр? - предложил он.

Сержант Моррис Баджер получил место в военной полиции по протекции какого-то своего покровителя, который по непонятным причинам сочувствовал этому невысокому, странному человечку. Получив серьёзное ранение в ногу уже в конце войны, Моррис приписывал это своё увечье исключительно подлости конфедератов, которые, по его мнению, ну просто не должны были прикасаться к его драгоценной персоне ни в коем случае. Поэтому покидать армию Моррис не хотел ни в какую. Он считал своим долгом "бороться с мятежниками до последнего мятежника".

Выходец из низов, Моррис никому не сочувствовал и никого не любил, зато легко и без угрызений совести выполнял любые грязные поручения начальства. Он честно считал это своим долгом, даже не потому, что был особенно жестоким, а потому, что с его точки зрения в делах деликатных, таких, о которых культурный человек даже думать не захочет, нужно действовать быстро и категорично. Например, Моррис очень хорошо исполнял обязанности палача, когда нужно было кого-то повесить. Жертвы Морриса никогда долго не мучились, и он даже гордился этим, мало обращая внимание на то, что большинство собственных сослуживцев предпочитают не сидеть с ним за одним столом. Для Морриса это было не важно. Главное, что он хорошо делает дело, и его начальство довольно.

Допрашивать конфедератов, по мнению сержанта Баджера, тоже нужно было умело и эффективно, чтобы добиваться всего сразу и не тянуть ненужные избиения до бесконечности. Ведь цель - это уничтожить мятежника, а не заставить его мучиться как можно дольше.

Сам Моррис, к сожалению, мучился, и это не улучшало его характера. У него часто болела раненая нога. Вот как этой ночью, к примеру. Моррис жил при тюрьме, поэтому, чтобы не изнывать без сна до рассвета, оделся и пошёл посмотреть на задержанного поздно вечером конфедерата. Подсмотрев, что дело передано лейтенанту Стенли, Моррис подумал: почему бы не попытаться присоединиться? Стенли - парень хороший, но что он понимает в эффективности допросов? Прогонит - так прогонит, но вдруг повезёт и можно будет с пользой провести время: отвлечься от ноющей боли в покалеченной конечности и послужить отечеству?

Стенли отвлекся от Элмара (который так ничего и не ответил на вопрос лейтенанта) и посмотрел на вошедшего сержанта с интересом. Испытывал он при этом легкую жуть и любопытство – как при взгляде на причудливое, но уродливое животное. Ему раньше не доводилось видеть как «помогает» при допросах сержант Баджер, но говорили, что он – мастер своего дела. По крайней мере, не увлекается и никого не калечит…

Еще не зная, стоит ли ему воспользоваться услугами неофициального палача военной тюрьмы Остина или обойтись своими силами, Френсис слегка наклонил вбок голову и поинтересовался:

- А как ты можешь мне помочь?

Лейтенант знал ответ на этот вопрос, но предпочитал, чтобы сержант сказал это сам. Пусть Сайбер понервничает. Может быть, станет более покладистым.

- Это очень просто, сэр, - заявил он, зачем-то похлопав пальцами правой руки по левой ладони. - Я сразу после ранения служил в местечке под названием "Эльмира"*. Недолго, правда. Но вот к каким выводам я пришёл, сэр! Человек - существо нежное. У него есть много мест, скажем так, чувствительных, даже очень чувствительных, но достаточно прочных, чтобы можно было не убить, но добиться признания. Вот, к примеру...

Сержант покосился на арестанта хитрым взглядом, но тут же снова стал смотреть на лейтенанта Стенли, нарочито повернувшись так, будто совершено не интересовался, что там думает по поводу его слов этот конфедерат. Попугать пленников сержант любил. Что такое "психологическое воздействие" он не знал, зато уже не раз убеждался, что красочно пересказанные подробности предполагаемого дознания часто лишают подследственного сил к сопротивлению.

- Э-э... Так вот, к примеру, - пустился в подробности Моррис, - если бить человека палкой по спине - то непременно чуть выше пояса. Меня как-то раз пнули чуть выше пояса, так мне показалось, что у меня внутри что-то оборвалось. Это потому, что как раз в этом месте у нас находятся почки. Это мне один доктор подсказал. Или ещё, очень чувствительны у человека ступни ног. В общем, таких мест много. И вот если приложить сильное воздействие к какой-нибудь такой, очень чувствительной части тела, то будет очень и очень больно. - Сержант со значением покивал головой. - Ну и на худой конец, можно применить какие-нибудь жёсткие методы воздействия. Например, сунуть горящую паклю под мышку, или слегка повесить, но снять до того, как задохнётся. И так несколько раз.

Один из солдат, привычный к разборкам, которые учиняет лейтенант Стенли, отвернулся и сплюнул. Ему стало как-то дурновато от этих рассуждений сержанта Морриса и захотелось самого мистера Баджера подвесить, но не снимать, пока не задохнётся.
____________________

* Один из концентрационных лагерей Союза.

Омерзение и ненависть к сержанту заставили Элмара позабыть на время о том, что ждёт его самого. "Они хуже индейцев, - подумал Эл, широко открытыми глазами глядя на хромого палача. - Те просто животные, не понимают, что поступают не по-человечески. Но эти-то всё понимают, а ведут себя точно так же. Какая мразь!"...

Вслух он ничего не сказал.

Стенли не был садистом, поэтому предложение сержанта показалось ему слишком уж изуверским. Все-таки одно дело – избиение, а совсем другое – пытки подобные тем, что учиняют индейцы. К тому же майору Майлзу это навряд ли пришлось бы по вкусу. Не говоря уже о том, что для пыток нужно обладать немалой долей бездушия, которого у Френсиса все же было меньше, чем нужно...

Всё так, однако, отказываться от услуг палача, лейтенант всё же не спешил. Южанин, как ни крути, парень упрямый. Приказав своим людям выйти (больно нервно они реагировали на высказывания сержанта), Стенли продолжил беседу:

- Но, если ведь если долго бить по почкам, - он небрежно ткнул арестанта в указанное место, - человек может остаться больным на всю жизнь. Так ведь?

Баджер ехидно усмехнулся, после чего бесцеремонно сунул руку под край безрукавки Элмара и ущипнул его за спину. Эл дёрнулся, но удержался от желания пнуть хромого сержанта. Только глянул на него с ещё большим омерзением.

- Вообще, у него мышцы крепкие, - не смутившись, продолжил Баджер, отступая на шаг. Пинки от арестантов он периодически получал, поэтому держался настороже. - Сразу не помрёт, - рассудил он. - До виселицы дотянет, а там уж какая разница?

Может, Баджер тоже не был садистом, но поиздеваться и попугать он любил больше всего на свете, даже больше, чем осуществлять свои угрозы. Тем более что на словесную обработку усилий уходило меньше, а удовольствия можно было получить столько же.

- Можно попробовать, - предложил сержант, заискивающе глядя на Стенли.

Лейтенант бы попробовал, но его отрезвило упоминание о виселице. Хорошо, если вину Сайбера удастся доказать и повесить его, а если нет? Если чертов конфедерат промолчит даже под пытками и потом выйдет из тюрьмы и начнет болтать? Это может выйти всем присутствующим боком. Короче говоря, Стенли струхнул. Но так как издеваться словесно он любил не меньше Баджера, то показывать Сайберу, что ему не нравиться идея палача не стал.

- Ты, кстати, что выбираешь, мятежник? – обратился Френсис к Элмару. – С чего начнем? Если ты, конечно, не хочешь признаться, - добавил он почти вежливо.

- Боитесь? - спросил он, чуть склонив голову набок и ехидно усмехаясь. - Поджилки трясутся? Во время войны мерзавцы вроде вас так не церемонились, когда издевались над пленными в концлагерях. Тогда ведь шла война, на неё можно было многое списать. - Элмар повернулся так, чтобы стоять к лейтенанту Стенли лицом, а на сержанта вообще не смотрел, будто того и не было. - Сейчас вы уже не знаете, на что списать ваш произвол? Ладно, лейтенант, я не буду на вас жаловаться. Вы - несчастный человек. Мне вас жаль.

Он вёл себя дерзко, и может быть, даже глупо. И, само собой, не был уверен, что Стенли или этот сержант боятся. Они могли нарочно тянуть время, просто ради собственного удовольствия. Но Элмару хотелось хоть что-то изменить в ситуации, потому что просто стоять и выслушивать бред, который несут его тюремщики, Элмару было уже не под силу. Увы, терпение не было в числе добродетелей мистера Сайбера. Особенно когда задевали его гордость.

Увы, Стенли тоже не отличался терпением. Особенно, когда ему в глаза говорили правду, столь же чистую, как и горькую. Поэтому лейтенант взвился до небес и пришел в бешенство. Уязвленный обвинением в трусости, в настоящий момент Френсис был готов на всё – даже на самые мерзкие из описываемых Баджером пытки, от которых и самому Стенли становилось противно. Но очень уж хотелось доказать наглому конфедерату (да и себе заодно), что он не трус. Это было, конечно, глупо, но, обозлившись, лейтенант уже не думал.

Он с силой ударил арестанта по лицу, уже не заботясь о том, чтобы следы избиений были незаметны внешне, и думая лишь о том, чтобы выплеснуть охватившую его ярость. И тут же пользуясь тем, что Элмар не мог увернулся, схватил рейнджера за грудки.

- А почему ты так уверен, что выйдешь отсюда живым, Сайбер? – прошипел (иначе не скажешь), лейтенант, смотря арестанту прямо в глаза. - Думаешь, я побоюсь в случае чего просто пристрелить тебя при попытке к бегству?

К слову сказать, в истинности своих слов Стенли сейчас был уверен. Ему вполне хватило бы подлости заставить ненужного свидетеля молчать.

Надеясь, что теперь-то ему точно перепадёт честь поучаствовать в избиении, сержант Баджер подступил сбоку и взял палку наизготовку. Вдруг арестант после плевков начнёт-таки сопротивляться, и надо будет срочно подсобить лейтенанту.

Будет арестант сопротивляться или нет, уже не интересовало лейтенанта. Его вообще-то уже не раз оплевывали те южане, что похрабрее, так что реакция Сайбера была ему не в новинку. Но это не означало, что Стенли снес оскорбление с христианским смирением. Вытерев лицо рукавом, правда, не очень тщательно, так что остались кровавые разводы, Френсис снова ударил арестанта, но теперь по ногам, чтобы уронить его на пол и продолжить избиение уже там. Сержанта, да и прочих солдат он не приглашал, да и вообще бил молча. Разговаривать с Элмаром дальше лейтенант счел излишним, равно как счел излишним контролировать свой гнев.

Вообще, Френсис был обычно более сдержан – прочие подследственные либо не обращали на его слова внимания, либо грубили в ответ более примитивным образом. Но, во-первых, Сайберов Стенли всей душой ненавидел, а во-вторых, своим хамством Эл его конкретно достал.

Поэтому лейтенант просто пинал поверженного противника, в настоящий момент даже не вспоминая, что это так-то его подследственный, от которого нужны показания.

Эл не знал, сколько прошло времени, даже не успел заметить, в какой именно момент в камеру вернулись остальные солдаты, и сколько ещё продолжалось избиение. Сейчас он даже не сказал бы точно, привёл ли сержант Баджер в действие свои угрозы. Эл просто лежал, скорчившись, на грязном полу, и пытался хоть немножко отдышаться. Как это случается от боли и стресса, его вырвало, спазмы в желудке не давали ни развернуться, ни нормально вздохнуть. Рёбра отзывались резкой болью на каждую попытку пошевелиться. Запястья горели, будто их жгли раскалённым железом, потому что пока солдаты валяли его туда-сюда по камере, железо содрало кожу и сейчас давило прямо на раны.

Элмар уже знал, что может наступить такой момент, когда тебе становится всё равно, как ты выглядишь, что о тебе думают. Уходит и гнев, и гордость, и даже страх, потому что ощущения тела перевешивают любые попытки разума как-то реагировать на происходящее. У Элмара, несмотря на всё его суровое домашнее воспитание, несмотря на перенесённые на войне ранения, не было ни покорного терпения Марка Кэмерона, ни философской выдержки Августа МакЭлрэя. По его лицу текли слёзы, которых он не чувствовал. Он был унижен, раздавлен, и уже даже не пытался этому сопротивляться.

И всё-таки где-то на глубине сознания осталось нечто, что не давало ему сдаться окончательно. Какая-то искорка, частичка его рода, гордого и своенравного, не сдающегося никакому насилию. Поэтому когда Эл всё-таки отдышался и смог, наконец, различить, что вокруг всё ещё стоят солдаты, он попытался приподняться. Остатки растоптанной солдатскими сапогами гордости, шевелились в сердце и толкали, не позволяя просто лежать и скулить от боли, как побитой собаке. Тело подвело и с первой попытки Элу не удалось принять более подобающее положение. Он со стоном повалился обратно, но сделал ещё одну попытку и ухитрился переместиться на колени, упершись плечом в пол. Ещё усилие - и Элмару Сайберу удалось сесть. Волосы липли ко лбу, вид у мистера Сайбера был растерзанный и дикий, но, по крайней мере, он больше не лежал, скорчившись на заблёванном полу.

Он сейчас действительно походил на зверя, затравленного охотниками, растерзанного, обессилевшего. Но глаза его блестели тем живым огнём, который угасает только со смертью.

Некоторое время «полюбовавшись» видом непокорного южанина, лейтенант пришел к выводу, что на сегодня довольно. Иначе так можно увлечься и забить арестанта до смерти. Времени на самом деле прошло не так много, но Стенли уже успел выплеснуть свою ярость и успокоиться. Впрочем, подходить к Элмару на расстояние плевка всё же больше не отважился.

- Ну что, мистер Сайбер? – спросил он абсолютно серьезно, стоя над задержанным. – Ничего не хочешь нового добавить в свои показания? Или нам завтра продолжить беседу? Завтра будет больнее, - сказал Френсис почти сочувственно и платком вытер с лица грязный пот.

Ночь уже близилась к завершению, и пора было идти спать, но не осведомится напоследок, нет ли у южанина что сказать, Стенли не мог. Он вспомнил, наконец, что всё-таки какой-никакой, а следователь.

Однако заканчивать, не получив внятного ответа, лейтенанту не хотелось. Он все-таки был намерен выяснить, какое впечатление произвела на арестанта проведенная экзекуция.

- Ты что молчишь, мятежник? – осведомился Стенли нетерпеливо и небрежно пошевелил Элмара ногой. – Язык от страха что ли отнялся?

Отвернувшись наконец от лейтенанта, Элмар уставился куда-то в одну точку, больше не реагируя на присутствие солдат вокруг себя.